Ольга
Берггольц Настанет день... из
поэмы "Февральский дневник"
Я никогда героем не была, не жаждала ни
славы, ни награды. Дыша одним дыханьем с Ленинградом, я не
геройствовала, а жила.
И не хвалюсь я тем, что в дни блокады не
изменяла радости земной, что как роса сияла эта радость, угрюмо
озаренная войной.
И если чем-нибудь могу гордиться, то, как и
все друзья мои вокруг, горжусь, что до сих пор могу трудиться, не
складывая ослабевших рук. Горжусь, что в эти дни, как никогда, мы
знали вдохновение труда.
В грязи, во мраке, в голоде, в печали, где
смерть, как тень, тащилась по пятам, такими мы счастливыми бывали,
такой свободой бурною дышали, что внуки позавидовали б
нам.
О да, мы счастье страшное открыли - достойно
не воспетое пока, - когда последней коркою делились, последнею
щепоткой табака;
когда вели полночные беседы у бедного и
дымного огня, как будем жить, когда придет победа, всю нашу жизнь
по-новому ценя.
И ты, мой друг, ты даже в годы мира, как
полдень жизни, будешь вспоминать дом на проспекте Красных Командиров,
где тлел огонь и дуло от окна.
Ты выпрямишься, вновь, как нынче,
молод. Ликуя, плача, сердце позовет и эту тьму, и голос мой, и
холод, и баррикаду около ворот.
Да здравствует, да царствует всегда простая
человеческая радость, основа обороны и труда, бессмертие и сила
Ленинграда!
Да здравствует суровый и
спокойный, глядевший смерти в самое лицо, удушливое вынесший
кольцо как
Человек,
как
Труженик,
как Воин!
Сестра моя, товарищ, друг и брат, ведь это
мы, крещенные блокадой! Нас вместе называют - Ленинград, и шар
земной гордится Ленинградом.
Двойною жизнью мы сейчас живем: в кольце и
стуже, в голоде, в печали, мы дышим
завтрашним, счастливым,
щедрым днем,- мы сами этот день завоевали.
И ночь ли будет, утро или вечер, но в этот
день мы встанем и пойдем воительнице-армии навстречу в освобожденном
городе своем.
Мы выйдем без
цветов,
в помятых касках, в тяжелых ватниках, в промерзших
полумасках, как равные, приветствуя войска. И, крылья мечевидные
расправив, над нами встанет бронзовая Слава, держа венок в
обугленных руках.
Январь - февраль
1942
Александр
Яшин Обстрел
Снаряд упал на берегу
Невы, Швырнув осколки и волну взрывную В чугунную резьбу, На
мостовую. С подъезда ошарашенные львы По улице метнулись
врассыпную.
Другой снаряд ударил в особняк
- Атланты грохнулись у тротуара; Над грудой пламя вздыбилось, как
флаг, Труба печная подняла кулак, Грозя врагам неотвратимой
карой.
Еще один - в сугробы, на
бульвар, И снег, как магний, вспыхнул за оградой. Откуда-то
свалился самовар. Над темной башней занялся пожар. Опять
пожар! И снова вой снаряда.
Куда влетит очередной,
крутясь?.. Враги из дальнобойных бьют орудий. Смятенья в нашем
городе не будет: Шарахаются бронзовые люди, Живой проходит, не
оборотясь.
1942
Елена Рывина Ночь
...И летели листовки с
неба На пороги замерзших квартир: " Будет хлеб. Вы хотите
хлеба?..." "Будет мир. Вам не снится мир?"
Дети, плача, хлеба
просили. Нет страшнее пытки такой.
Ленинградцы ворот не
открыли И не вышли к стене городской.
Без воды, без тепла, без
света. День похож на черную ночь. Может, в мире и силы
нету, Чтобы все это превозмочь?
Умирали - и говорили: -
Наши дети увидят свет!
Но ворота они не
открыли. На колени не встали, нет!
Мудрено ли, что в ратной
работе Город наш по-солдатски хорош?..
Петр построил его на
болоте, Но прочнее земли не найдешь.
1942 |
Александр
Межиров Ладожский
лед
Страшный
путь! На
тридцатой, последней
версте Ничего не сулит хорошего... Под моими
ногами
устало
хрустеть Ледяное
ломкое
крошево.
Страшный
путь!
Ты в блокаду меня ведешь, Только небо с
тобой,
над
тобой
высоко. И нет на
тебе
никаких одежд: Гол
как
сокол.
Страшный
путь!
Ты на пятой своей версте Потерял для меня конец, И ветер
устал
над тобой свистеть, И
устал
грохотать
свинец... Почему не проходит над
Ладогой
мост?!
Нам
подошвы
невмочь
ото
льда
отрывать. Сумасшедшие
мысли
буравят мозг: Почему на льду не растет трава?!
Самый страшный
путь
из моих путей! На двадцатой
версте
как я мог идти! Шли навстречу из
города
сотни
детей... Сотни
детей!
Замерзали в пути...
Одинокие
дети
на взорванном льду, - Эту теплую
смерть распознать
не могли они сами, - И смотрели на падающую звезду Непонимающими
глазами.
Мне в атаках не надобно
слова
"вперед", Под каким бы
нам
ни бывать огнем - У меня в
зрачках
черный
ладожский
лед Ленинградские
дети
лежат
на нем.
1944
Юрий Воронов
* * *
В блокадных днях Мы так и
не узнали: Меж юностью и детством Где черта?.. Нам в сорок
третьем Выдали медали. И только в сорок пятом - Паспорта.
И в этом нет беды... Но
взрослым людям, Уже прожившим многое года, Вдруг страшно
оттого, Что мы не будем Ни старше, ни взрослее, Чем
тогда.
Мертвые
Мне кажется: Когда гремит
салют, Погибшие блокадники встают.
Они к Неве По улицам идут, Как все
живые. Только не поют:
Не потому, Что с нами не хотят, А
потому, что мертвые Молчат.
Мы их не слышим, Мы не видим их, Но
мертвые Всегда среди живых.
Идут и смотрят, Будто ждут ответ: Ты этой
жизни стоишь или нет?
* * *
Опять война, Опять блокада, - А
может, нам о них забыть?
Я слышу иногда: "Не надо, Не надо
раны бередить. Ведь это правда, что устали Мы от рассказов о
войне. И о блокаде пролистали Стихов достаточно вполне".
И может показаться: Правы И убедительны
слова. Но даже если это правда, Такая правда Не права!
Я не напрасно беспокоюсь, Чтоб не забылась
та война: Ведь эта память - наша совесть. Она, как сила, нам нужна.
|