Фотогалерея
Актерский состав "Немцы глазами русских" Киноляпы "17 мгновений" О современных фильмах про войну Заключение Оригинальный текст |
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ (Геббельс)
Штирлиц
отложил бумагу с рисунком толстой фигуры Геринга и придвинул к себе листок с
профилем Геббельса. За похождения в Бабельсберге, где была расположена
киностудия рейха и где жили актрисы, его прозвали бабельсбергским бычком. В
досье на него хранилась запись беседы фрау Геббельс с Герингом, когда
рейхсминистр пропаганды был увлечен чешской актрисой Лидой Бааровой. Геринг
тогда сказал его жене: —
Он разобьет себе лоб из-за баб. Человек, отвечающий за нашу идеологию, сам
позорит себя случайными связями с грязными чешками! Фюрер
рекомендовал фрау Геббельс развестись. —
Я поддержу вас, — сказал он, — а вашему мужу до тех пор, пока он не научится
вести себя, как подобает истинному национал-социалисту — человеку высокой
морали и святого соблюдения долга перед семьей, — я отказываю в личных
встречах… Сейчас
все ушло на задний план. В январе этого года Гитлер приехал в дом Геббельса
на день рождения. Он привез фрау Геббельс букетик цветов и сказал: —
Я прошу простить меня за опоздание, но я объехал весь Берлин, пока смог
достать цветы: гауляйтер Берлина партайгеноссе Геббельс закрыл все цветочные
магазины, — тотальной войне не нужны букеты… Когда
через сорок минут Гитлер уехал, счастливая Магда Геббельс сказала: —
К Герингам фюрер никогда бы не поехал… Берлин
лежал в развалинах, фронт проходил в ста сорока километрах от столицы
тысячелетнего рейха, а Магда Геббельс торжествовала свою победу, и ее муж
стоял рядом, и лицо его было бледно от счастья: после шестилетнего перерыва
фюрер приехал в его дом… Штирлиц
нарисовал большой круг и стал неторопливо заштриховывать его четкими и очень
ровными линиями. Он вспоминал сейчас все относящееся к дневникам Геббельса.
Он знал, что дневниками Геббельса интересовался рейхсфюрер, и прилагал в свое
время максимум усилий для того, чтобы как-то познакомиться с ними. Штирлицу
удалось посмотреть фотокопию только нескольких страниц. Память у него была
феноменальная: он зрительно фотографировал текст, запоминая его почти
механически, без всяких усилий. «…В
Англии эпидемия гриппа, — записывал Геббельс. — Даже король болен. Хорошо бы,
чтобы эта эпидемия стала фатальной для Англии, но это слишком замечательно,
чтобы быть правдой. 2
марта 1943 года. Я не смогу отдыхать до тех пор, пока все евреи не будут
убраны из Берлина. После беседы со Шпеером в Оберзальцберге поехал к Герингу.
У него в подвале 25000 бутылок шампанского, у этого национал-социалиста! Он
был одет в тунику, и от ее цвета у меня началась идиосинкразия. Но что
делать, надо его принимать таким, каков он есть». Штирлиц
вспомнил, как Гиммлер то же самое, слово в слово, сказал о Геббельсе. Это
было в сорок втором году. Геббельс жил тогда на даче, но не с семьей, в
большом доме, а в маленьком скромном коттеджике, построенном «для работы».
Коттедж стоял возле озера, и ограду можно было обойти по камышам — воды там
было по щиколотку, и пост охраны СС находился в стороне. Туда к нему
приезжали актрисы: они ехали на электричке и шли пешком через лес. Геббельс
считал чрезмерной роскошью, недостойной национал-социалиста, возить к себе
женщин на машине. Он сам проводил их через камыши, а после, под утро, пока СС
спало, выводил их. Гиммлер, конечно же, узнал об этом. Вот тогда-то он и
сказал: «Придется принимать его таким, каков он есть…» (В
этом же коттедже Геббельс завизировал указ, присланный ему из канцелярии
Геринга, обязывавший берлинское гестапо уничтожить в трехдневный срок
шестьдесят тысяч евреев, работавших в промышленности; именно здесь он написал
письмо Адольфу Розенбергу, предлагая уничтожить три миллиона чехов — вместо
полутора миллионов, как было запланировано; именно здесь он подготовил план
пропагандистской кампании по поводу уничтожения Ленинграда…) «Геринг
говорил мне, — продолжал Геббельс в своих дневниках, — о том, что Африка нам
не нужна. „Нам надо думать о силе англо-американцев. Мы потеряем Африку так
или иначе“. Он направил туда своего заместителя по люфтваффе фельдмаршала
Альберта Кессельринга. Снова и снова он спрашивал меня, где большевики берут
резервы солдат и оружия. Недоумевал, как британская плутократия может
сотрудничать с большевиками, особенно отмечая приветствие Черчилля по поводу
двадцатипятилетия Красной Армии. Очень хорошо говорил об антибольшевистской
пропаганде. Его впечатляли мои дальнейшие планы в этой области. Он, правда,
апатичен. Надо его взбодрить. Руководство без него невозможно. Геринг
говорит: «Наши поражения на востоке эти сволочи генералы объясняют условиями
русской зимы, а это ложь! Паулюс — герой?! Да он же скоро будет выступать по
московскому радио! Зачем мы врем народу, что он погиб героем? Фюрер не
отдыхал три года. Он ведет жизнь спартанца, сидя в бункере, он не видит
воздуха. Три года войны страшнее для него, чем пятьдесят обычных лет. Но он
не хочет меня слушать. Фюрера надо освободить от командования армией. Как всегда
во время кризисов в партии, его ближайшие соратники должны сплотиться вокруг
него и спасти!» Геринг
не тешит себя иллюзиями, что будет с нами, проиграй мы войну: один еврейский
вопрос чего стоит! —
Война кончится политическим крахом, — согласился я с ним. Тут
я ему и предложил вместо «комитета трех» создать совет по делам обороны рейха
во главе с человеком, помогавшим фюреру в революции. Геринг был потрясен,
долго колебался, но после дал принципиальное согласие. Геринг хочет победить
Гиммлера. Функ и Лей побеждены мной. Шпеер вообще мой человек. Геринг решил
ехать в Берлин сразу после полета в Италию. Там он встретится с нами. Шпеер
перед этим побеседует с фюрером. Я тоже. Вопрос назначений решим позже. 9
марта 1943 года. Прилетел в Винницу. Встретил Шпеера. Тот сказал, что фюрер
чувствует себя хорошо, но очень зол на Геринга из-за бомбежек Германии. Я был
принят фюрером и был счастлив, что провел с ним весь день. Подробно доложил
ему о налетах на Берлин. Он слушал меня внимательно и очень ругал Геринга. В связи
с Герингом говорил и о генералах. Сказал, что не верит ни одному из них,
только поэтому командует армией. 12
марта 1943 года. Я приказал напечатать в нашей прессе английские требования
репараций к германскому народу в случае нашего поражения. Это потрясет
немцев. Два часа ругался с Риббентропом, который требует считать Францию
суверенной страной и не распространять на нее пропаганду партии. Слава богу,
Геринг стал чаще появляться на людях. Его авторитет надо укреплять. 12
апреля 1943 года. Выехал на конференцию, созванную Герингом по вопросу о
кризисе руководства. Мы с Функом приехали в Фрейлассинг, и здесь у меня
начался приступ. Я вызвал профессора Морелла, и он запретил мне ехать дальше.
На конференции Заукель дрался против Шпеера. 20
апреля 1943 года. Демонстрация в честь 54-летия фюрера. Меня посетил Лей и
рассказал о конференции в Оберзальцберге. Ему не понравилась атмосфера. Он не
верит, что Геринг может быть руководителем дел рейха, так как он
скомпрометирован авиацией и бомбежками. Фюрер рад, что у меня с Герингом
наладились отношения. Он считает, что когда партийные авторитеты объединены
на благо родины, от этого выигрывают только он и партия. Пришел Шпеер.
Считает, что Геринг устал, а Заукель болен паранойей. Ширах, как сказал
фюрер, попал под влияние реакционеров из Вены и поэтому в своих выступлениях
торпедирует идею тотальной войны…» Штирлиц
скомкал листки с изображением Геринга и Геббельса, поджег их над пламенем
свечи и бросил листки в камин. Поворошил чугунной кочергой, снова вернулся к столу
и закурил. «Геббельс
явно провоцировал Геринга. А в дневнике писал для себя и для потомства —
слишком хитро. И вылезло все наружу. Но он истерик, он это не очень-то ловко
делал. Видимо, лишний раз проявлял свою любовь к фюреру. Не было ли у него
беседы с Гиммлером, когда он так дипломатично заболел и не приехал в
Оберзальцберг на конференцию, идею которой сам подбросил Герингу?» Штирлиц
придвинул к себе два оставшихся листка: Гиммлер и Борман. «Геринга
и Геббельса я исключаю. Геринг, видимо, на переговоры мог бы пойти, но он в
опале, он никому не верит, он лишен политической силы. Геббельс? Нет. Этот не
пойдет. Этот фанатичен, этот будет стоять до конца. Один из двух: Гиммлер или
Борман. На кого же из них ставить? На Гиммлера? Видимо, он никогда не сможет
пойти на переговоры: он знает, какой ненавистью окружено его имя… Да, на
Гиммлера…» Именно
в это время Геринг, осунувшийся, бледный, с разламывающей голову болью,
возвращался к себе в Каринхале из бункера фюрера. Сегодня утром он выехал на
машине к фронту, к тому месту, где прорвались русские танки. Оттуда он сразу
же ринулся к Гитлеру. —
На фронте нет никакой организации, — говорил он, — полный развал. Глаза
солдат бессмысленны. Я видел пьяных офицеров. Наступление большевиков вселяет
в армию ужас, животный ужас… Я считаю… Гитлер
слушал его, полузакрыв глаза, придерживая правой рукой локоть левой, которая
все время тряслась. —
Я считаю… — повторил Геринг. Но
Гитлер не дал ему продолжать. Он тяжело поднялся, покрасневшие глаза его
широко раскрылись, усы дернулись в презрении. —
Я запрещаю вам впредь выезжать на фронт! — сказал он своим прежним, сильным
голосом. — Я запрещаю вам распространять панику! —
Это не паника, а правда, — впервые в своей жизни возразил фюреру Геринг и
сразу же почувствовал, как у него захолодели пальцы ног и рук. — Это правда,
мой фюрер, и мой долг сказать вам эту правду! —
Замолчите! Занимайтесь лучше авиацией, Геринг. И не лезьте туда, где нужно
иметь спокойную голову, провидение и силу. Это, как выяснилось, не для вас. Я
запрещаю вам выезжать на фронт — отныне и навсегда. Геринг
был раздавлен и уничтожен, он чувствовал спиной, как вслед ему улыбались эти
ничтожества — адъютанты фюрера. В
Каринхале его уже ждали штабисты люфтваффе, — он приказал собрать своих
людей, выходя из бункера. Но совещание начать не удалось: адъютант доложил,
что прибыл рейхсфюрер СС Гиммлер. —
Он просил разговора наедине, — сказал адъютант с той долей
многозначительности, которая делает его работу столь загадочной для
окружающих. Геринг
принял рейхсфюрера у себя в библиотеке. Гиммлер был, как всегда, улыбчив и
спокоен. Он сел в кресло, снял очки, долго протирал стекла замшей, а потом
без всякого перехода сказал: —
Фюрер больше не может быть вождем нации. —
А что же делать? — машинально спросил Геринг, не успев даже толком испугаться
слов, произнесенных лидером СС. —
Вообще-то в бункере войска СС, — так же спокойно, ровным своим голосом
продолжал Гиммлер, — но не в этом, в конечном счете, дело. У фюрера
парализована воля. Он не может принимать решений. Мы обязаны обратиться к
народу. Геринг
посмотрел на толстую черную папку, лежавшую на коленях Гиммлера. Он вспомнил,
как в сорок четвертом его жена, разговаривая по телефону с подругой, сказала:
«Лучше приезжай к нам, говорить по телефону рискованно, нас подслушивают».
Геринг вспомнил, как он тогда постучал пальцами по столу и сделал жене знак:
«Не говори так, это безумие». И сейчас он смотрел на черную папку и думал,
что там может быть диктофон и что этот разговор через два часа будет проигран
фюреру, — тогда — конец. «Он
может говорить все, что угодно, — думал Геринг о Гиммлере, — отец
провокаторов не может быть честным человеком. Он уже знает про мой
сегодняшний позор у фюрера. Он пришел довести до конца свою партию». Гиммлер,
в свою очередь, понимал, что думает «наци № 2». Поэтому он, вздохнув, решил
помочь ему. Он сказал: —
Вы — преемник, следовательно, вы — президент. Таким образом, я —
рейхсканцлер. Он
понимал, что нация не пойдет за ним как за вождем СС. Нужна фигура прикрытия. Геринг
ответил — тоже автоматически: —
Это невозможно… — Он помедлил мгновение и добавил, очень тихо, рассчитывая,
что шепот не будет записан диктофоном, если он спрятан в черной папке: — Это
невозможно. Один человек должен быть и президентом и канцлером. Гиммлер
чуть улыбнулся, посидел несколько мгновений молча, а потом пружинисто
поднялся, обменялся с Герингом партийным приветствием и неслышно вышел из
библиотеки… |
---|