Все дальше и дальше уходят в прошлое суровые годы войны. Время, как терпиливый врач-исцелитель, зарубцевало кровавые раны, смягчило боль, притупило остроту трагических переживаний. И все же у нас, участников войны, навсегда останутся в сердце метки, стереть которые не дано никакой силе. Время беспомощно перед памятью людской, запечатлевшей все, что было на войне.
А там было всякое: победы и поражения, горечь и радость, минутная слабость и потрясающая сила духа.
...Передо мной - выцветшие от времени любительские фотоснимки военных лет, пожелтевшие вырезки из газет. Я редко заглядывал в этот альбом: Жена убрала его подальше, чтобы не бередить старые раны воспоминаниями. А сейчас перелистываю страницу за страницей и в памяти встают встречи с людьми, события страшных лет.
...Стояла осень сорок первого. Сентябрьским утром мне вручили повестку. Когда я вошел в приемную, меня встетил человек с худощавым, чисто выбритым энергичным лицом.
- Вы товарищ Саламатов, направляетесь в политотдел дивизии, - сказал он мне. - Будете начальником библиотеки дивизионного клуба.
Начальником библиотеки?... Война бушевала уже несколько месяцев. Люди спешили на фронт, на боевую работу. Именно спешили. Рвались в бой всей душой. И в это время меня назначили в библиотеку!
Признаться честно, такое сообщение раздосадовало меня. Правда, еще в годы срочной службы в армии на Дальнем Востоке в 1932-1935 годах мне приходилось заведовать библиотекой. Я был свидетелем громадного интереса наших советских людей к книге, жажды познания нового. Тогда я любил свое дело, гордился тем, что мне доверена пропаганда книги. Так то же было мирное время!
"До книг ли сейчас людям?"
Моя обеспокоенность не укрылась от внимательных глаз собеседника.
- Напрасно огорчайтесь, Григорий Павлович, - скаазал он мне. - Во-первых, это не библиотека где-то на тихой улочкек в мирное время, как вы себя представляете. Ваша библиотека, что называется, будет на колесах, и вы всегда будете на линии фронта. А книга? Книга нужна солдату, как воздух. Запомните это.
Библиотеку я получил в самом деле небольшую, походную. Не велик был её фонд: немного художественной и политической литературы, периодическая печать. Но уже на учениях солдаты крепко подружились с книгой ...
Мелькают станции, полустанки, разъезды... Рыбинск. Здесь мы впервые услышали эхо войны. Видели налеты авиации, разрывы бомб.
...Вот и фронт. Лютый мороз. Зима срок первого. Мы - на Калининском фронт. Идут жестокие, кровопролитные бои.
Нужно ли говорить, что значили в то время для солдата остроумная шутка, веселая побаска, уничтожающая ирония, метко сказанное слово.
- Солдату нужны книги и газеты наравне с патронами, хлебом махоркой, - сказал мне как-то начальник Сидоренко...
Да, сражались наши солдаты мужественно В нашей дивизии я не видел трусов. В течении дня несколько раз стервятники с крестами на крыльях сбрасывали бомбы на наши позиции. Кругом щелкалипцли, пахло гарью. Многие войны ранены, они в бинтах, некоторые уже не могли передвигаться,но не оставляли оружия.
Мы продвигалист вперед. Наша дивизия освобождала село за селом, деревню за деревней. Какое счастье войти в первую деревню, из которой выбиты немцы! Но как часто на месте сел и деревень мы заставали одни пепелища. Там, когда-то были красивые дома, одиноко стояли развалищиеся печи.
Помню, на окраине одного села увидели чудом сохранившуюся крышу не то амбара, не то сарая. Поспешили туда. То, что мы там увидели, заставило содрогнуться. На земле валялись растерзанные трупы троих детей. Самому старшему, видимо, не было и десяти. Солдаты стояли молча, обнажив головы.
Моя "библиотека на колесах" кочевала из полка в полк, из батальона в батальон, из роты в роту. Было у меня немало боевых помощников - настоящих пропагандистов книги. Некоторые из них, рискуя собственной жизнью, доставляли почту на передовые позиции.
Почту обычно мы передавали через связных. Иногда ее брали с собой командиры, комиссары, если им случалось в это время бывать в штабе дивизии. Бывало и такое, что письма, газеты и журналы доставляли не передовые позиции подносчики боеприпасов. А иногда, заполнив до отказа вещевой мешок книгами и журналами, я отправлялся на передовые позиции. С какой неподдельной радостью встречали меня солдаты!
Начальником библиотеки я был недолго. В январе сорок второго получил новое назначение - инструктором политотдела дивизии. Многих работников политотдела я уже знал. Только тот, кто был на фронте, знает, что такое потеря близких, с которыми ел солдатскую кашу из одного котелка, хлебал горе из одной чаши. В одном из боев за село Соломино, мы помню, не досчитали многих своих боевых друзей. Тяжело переживали их гибель. По-военному коротки были почести.
Нас, осинцев, было много в дивизии. Встречались мы нечасто, но короткие встречи были радостью, оставались в памяти надолго. Встречались мы как родные родные и первым долгом интересовались: все ли живы?
Шел февраль сорок вторго. В это время начальником политотдела дивизии был Владимир Ильия Воронин. По-моему, был он из Ярославля. Покорил он нас своей исключительной душевностью, умением строить свои отношения с подчиннеными просто. Необыкновенным спокойствием, железной выдержкой даже в самые тяжелые минуты он поражал всех окружающих.
Как-то раз меня пригласили к телефону. Звонил начальник политотдела Воронин.
-Убит коммисар стрелкового полка, - услышал я его взволнованный голос. - Политотдел решил направить в полк комиссаром вас, Григорий Павлович. Приезжайте сейчас же.
Через несколько минут я был в землянке, в которой разместился пункт дивизии. Рядом с Ворониным сидел командир дивизии генерал-майор В.Р.Вашкевич. Они познакомилили меня с командиром полка. И тут же заговорили о предстоящих делах.
Он развернул перед нами карту. Подробно и обстоятельно рассказал о предстоящей операции. Говорил он, как всегда, спокойно, и волнение, вначале охватившее меня, понемногу улеглось. Успокоенным, с бодрым настроением я и поехал в полк. Это было числа десятого февраля. А спустя четыре-пять дней к нам в полк на танке прибыли Вашкевич и Воронин. Побеседовали с солдатами, рассказали о задачах в предстоящей операции, пожелали успехов б бою. Уезжая, Воронин тепло, по-отцовски, простился со мной, пообещав:
-Вот проведете эту операцию и заберем мы вас снова в политотдел.
Этому, однако, не суждено было сбыться. Шестнадцатого утром мы пошли в генеральное наступление. От окруженных нас отделяли всего четыре километра. Но каких! Враг занял очень удобную позицию. Мы же были внизу, под горой. Фашистами был престрелян каждый кустик. Стоило лишь поднять голову, как тут же раздавались очереди.
Продвигались вперед мы очень медленно, ползком, а если чуть приподнимались, то тут же приходилось ложиться на снег. Под страшным автоматным огнем двигались вперед. С воздуха на бреющем полете нас расстреливали фашисткие самолеты. Их было не менее десяти, они дважды пронеслись над наступающими цепями.
Обстановка была трудной, но люди не дрогнули. Медленно, но верно двигались к цели. Нас от противника отделяли уже считанные метры, и в это момент меня ранило. Помню, как молоденький солдат, совсем мальчишка перетащил меня за небольшой холмик и все уговаривал не поднимать голову. Фашисты держали нас на прицеле, вели страшный огонь. Раненого меня везли в политотдел.
-Вот и отвоевался, - неловко, через силу пошутил я.
Простился с товарищами, в последний раз говорил с Ворониным. Позже мне так и не удалось разыскать его.
Рана оказалась очень серьезной и меня отправили в Москву, а оттуда в Казань. Долечивался в Осинском госпитале. В июне же сорок второго был уже в Горьком. Прошел трехмесячные курсы подготовки политработников артиллерийских частей - и в Москву за назначением.
На всю жизнь останется в памяти день 9 октября 1942 года. В это день я впервые увидел Кремль и из рук Михаила Ивановича Калинина принял орден Красной Звезды. Эта дорогая награда мне была вручена за участие в боях на Калининском фронте.
Из Москвы отправился на фронт. Победа застала меня в Латвии. Отгремели, наконец, бои, пришел долгожданный день, когда лоюди свободно вздохнули полной грудью.
...У меня выросли дети,внуки. И как хорошо,что зарубки на сердце,память тех страшных лет, остались только у нас старшего поколения...
Зарубки на сердце. 1967 год.